– У вас есть один день на размышление, – добавил врач.

По его голосу и настроению я понял, что мои шансы без химиотерапии равны нулю. Единственное, чем мог утешить меня доктор, что мне не грозило стать импотентом.

Скоро в палате появился анестезиолог. После осмотра он сообщил, что в восемь утра меня заберут на операцию. До операции оставалось еще двадцать часов. Трое моих соседей по палате, все старше меня, сели обедать. Мне есть было нельзя. Потом они читали и смотрели телевизор. И в этом я не мог составить им компанию. Один из моих товарищей по несчастью боролся с побочными эффектами химиотерапии – его постоянно рвало. Это же предстояло и мне. У пятого больного было поверхностное дыхание, он не выказывал никаких эмоций, видимо, ждал конца. Неужели и я буду вот так лежать?

Я вышел из палаты и стал ходить по коридору туда и сюда. В углу сидела небольшая группа людей, по всей видимости, члены семьи. Были слышны детские голоса. Отчаявшаяся женщина пыталась подбодрить мужа. Я прошел дальше и сел на скамейку. Я слышал шаркающие шаги ослабленных ног, дребезжание каких-то приборов.

– Что за тележку они везут за собой? – спросил я проходившую мимо медсестру.

– Это капельницы с инфузионным раствором, – объяснила она. – Так пациентам вводятся противораковые лекарства.

– Это и есть химиотерапия?

– Да, все верно.

Режиссерам, снимающим фильмы ужасов, стоит ходить в раковое отделение за вдохновением. Страх, отчаяние, безнадега и запах смерти – здешняя атмосфера. Меня тут же затянуло в сети дурных мыслей.

Проблема с глазами год за годом испытывала мое терпение. И вот новая напасть. О карьере в отеле можно забыть. Даже если я выживу, должность гарантированно отдадут другому. Мое финансовое положение – просто катастрофа. Я был в долговой яме, из которой мне не грозило когда-либо выбраться. И о бистро я еще долго не смогу позаботиться. Я чувствовал, как слабеет пламя моей жизни. Я исчерпал свой запас мужества.

Конечно же я думал и о Лауре. У бедняжки вдруг появился смертельно больной дружок, и теперь ей одной придется разбираться с бистро. Она этого не заслужила. Было бы лучше, если бы я ее отпустил.

Когда Лаура навестила меня вечером, мы вышли в прибольничный парк. Деловым тоном, на какой я только был способен, я рассказал ей о предстоящей операции, о химиотерапии. Потом попытался перейти к нашим отношениям.

– Лаура, я буду бороться за свою жизнь. Я хочу жить, но не хочу становиться обузой для тебя. Пожалуй, будет лучше, если мы…

– Нет! – выкрикнула она мне в лицо. – Не бросай меня. Вместе мы справимся. Я буду заниматься бистро, ты выздоровеешь.

Мы плакали. Мы пообещали друг другу никогда не расставаться. Лаура собиралась работать в бистро, а я должен был вести бухгалтерию отсюда, из больницы.

Очнувшись от наркоза, я обнаружил себя в палате.

– Который час? – спросил соседа.

– Ровно четыре. Тебя долго не было, – ответил голос откуда-то сбоку. – К тебе приходила красивая девушка, просила передать кое-что. Глянь-ка.

– Я бы глянул, да нечем, – сказал я тихонько только ему.

В тот момент я не мог шевелиться от боли. Медленно рукой я нащупал букет цветов и бутылку сока на прикроватной тумбочке.

Было такое ощущение, что желудок у меня наполовину оттяпали, а в открытой ране торчит скальпель. Адская боль. Только когда медсестра вняла моим мольбам об обезболивающем, ко мне понемногу вернулась способность ясно мыслить. Лечащий врач с ассистентом сообщили, что операция прошла успешно. Опухоль удалили.

– Мы поставим вас на ноги, а затем приступим к химии.

Как будто это должно было меня обрадовать.

Мне потребовалось три недели на восстановление. За это время сменился состав нашей палаты. Моего нового соседа звали Мустафа, он был персом и, как я вскоре убедился, славным парнем. У Мустафы была та же беда, что и у меня. Он проходил первый курс химии, но переносил его с достоинством и жаждал жить. Мы часто играли в «Монополию». Сначала было скучно. Играть в «Монополию» вдвоем, да еще когда один из игроков слепой…

– Подумаешь, – настаивал Мустафа. – Я буду читать тебе вслух. Главное, что мы чем-то заняты. А то сидишь тут, пялишься в одну точку.

И мне понравилось играть с Мустафой. А еще разговаривать с ним. Мы рассказывали друг другу о своей далекой родине. Я привязался к нему.

Перед химиотерапией мне разрешили на два дня съездить домой. Я хотел прожить это короткое время так, словно не было никакого рака. Вытеснять мысли о болезни я натренировался мастерски. Я присоединился к Лауре в нашем бистро, наслаждался обычной жизнью, старался каждую минуту находиться рядом с ней. В конце концов, кто мог знать, сколько времени нам оставалось провести вместе, сколько времени оставалось мне.

Между тем Лаура наняла еще троих помощников, отличных работников. Только в моем присутствии они чувствовали себя неловко, так как Лаура рассказала им о моей болезни. Раковому больному нужно многому научиться. Например, переносить беспомощность окружающих.

В середине августа началась химиотерапия. Всего мне должны были провести три курса. По причине тяжести моего заболевания врачи решили вводить повышенную дозу цитостатиков. Сначала мне поставили центральный венозный катетер, сокращенно ЦВК. Процедура довольно болезненная и пугающая: под местным наркозом доктор сделал мне надрез на шее и ввел тонкую трубку в вену. Установив катетер в правильном положении, он пришил верхний конец к коже на шее.

Следующий шаг – так называемое промывание. Через ЦВК подается большой объем жидкости, чтобы «промыть» организм и подготовить его к химиотерапии. Я беспрестанно бегал в туалет.

Меня перевели в другую палату. Мне не хватало Мустафы. Может, он еще здесь? И правда: порасспросив сестер и поискав по палатам, я нашел его и сразу даже не узнал. Тяжело дыша, он неподвижно лежал на кровати. В воздухе пахло бедой.

– Привет, Мустафа, что произошло?

– А, Сали, со мной теперь не поиграешь. Сорри, сегодня без «Монополии».

В его ослабленном химиотерапией организме поселилась опасная инфекция. Когда я навестил его в следующий раз, он уже не разговаривал. Доблестный Мустафа являл собой жалкое зрелище. Я бы и дальше навещал его и поддерживал, но после однонедельного промывания пришла пора собственно химии. Я сходил к больничному парикмахеру, который остриг меня наголо.

Широко известные побочные эффекты химиотерапии начались у меня после первого же раза. Меня так часто и тяжело рвало, что казалось, вместе с внутренностями я изрыгну и последние силы, и жалкие остатки надежды. Уже на второй день я не смог встать, лежал в полусне. Перед моим внутренним взором опять появилось пламя свечи, свечи моей жизни. Она была еще высокой, но ее огонек горел слабо. Он вот-вот погаснет, задолго до того, как сгорела бы вся свеча.